Чтение (у) Маркса и Альтюссера

 Луи Альтюссер – первый читатель текстов Карла Маркса, а так же, как считает Питер Экегрен (Ekegren, 2002), ключевой основоположник практики чтения теоретических текстов в целом (p. 37). В своем статье о чтении под названием «От «Капитала» к философии Маркса» Альтюссер (Althusser, 1973) с самого начала проводит различие между завершенным произведением (ouvrage achevé) и своими незавершенными текстами (textes inachevés), которые представляют собой его «простые начатки чтения» Маркса (les simples commencements d’une lecture) (p. 9). В чем же состоит это различие? Незавершенные тексты ангажированы социальным временем и пространством (1965 год, семинары в Высшей нормальной школе), характеризуются отсутствием единства стиля и системности единого дискурса, «разнообразием, повторами, колебаниями, исследовательскими рисками» (leur diversité, les répétitions, les hésitations et les risques de leur recherche), вариативностью, несогласованностью терминологии, гипотез и выводов (p. 9). Чтение создает незавершенные тексты, то есть, не замкнутые в одной логике и стиле, теоретические высказывания, открытые для проблематизации, конструкции, реконструкции, деконструкции. В то же время, для чтения любые произведения могут быть представлены в качестве незавершенных, незаконченных, неготовых, неподготовленных текстов (если раскрывать далее семантический ряд французского inachevé). Строго говоря, законченный теоретический текст, в которой редуцированы вариации, разные логики, определены все термины и представлена лишь одна теория – это произведение (ouvrage), и как таковое, оно лишено действительности и теоретической значимости. Можно сказать, что, по Альтюссеру, превращение произведения в текст – это залог развития теории, теоретического как такового, теоретической практики как производственного процесса, в котором произведения принимаются в качестве сырья, предмета теоретического труда, который обрабатывается средствами труда, то есть, выработанными к настоящему моменту теоретическими средствами, условиями постановки проблем в науке, одним словом, проблематикой в определенной социальной конъюнктуре (стоит отметить, что, возможно, именно Альтюссеру был обязан Ролан Барт (Barthes, 1971) концепцией своей работы «De l’oeuvre au texte», тем более, что он обращается к марксисту в ней). В этом смысле и чтение всегда не завершено и фрагментированно: «Мы читали фрагменты, «куски», которые конъюнктура «выбрала» нас», - пишет Альтюссер (p. 9). Следовательно, чтение – это понятие, указывающее на механизм теоретического творчества, раскрывающее потенциальность смыслов, значений, логик, теорий любого теоретического текста. Именно в этом смысле Альтюссер является первым читателем текстов Маркса и ключевым основоположником практики чтения теоретических текстов в целом. С этой точки зрения вполне понятно, почему для Альтюссера текст «Капитала» иллюстрируется метафорой необъятного леса, а чтение – прокладывание собственных путей в нем (chacun ayant taillé à sa manière sa propre voie oblique dans l’immense forêt du Livre) (p. 10). Текст «Капитала» не имеет одной протоптанной дороги, одной логики, одной теории.

Итак, положения теории чтения Альтюссера (1973) следующие: 1) любое чтение является виновным, то есть, ангажированным, частичным, в том числе исходя из разности специализаций читателей, ставящих специфические вопросы к тексту (Альтюссер ставил вопрос к «Капиталу» относительно отношения теории к его объекту, специфичности теории и объекта), но лишь философское вполне признается в своей вине, поскольку задается вопросом о чтении, не воспринимает раз и навсегда данную явленность сущности, истины в тексте, выступает против фетишизма чтения; 2) вопрос о чтении ставится так: «что читать?»; от чего зависит определение значимости тех или иных фрагментов, почему обращается внимание на одни смыслы, а другие остаются неразобранными; 3) Спиноза и Маркс открыли непрозрачность чтения, заключающуюся в отсутствии какой-либо идеи тотальности, организующей верховный смысл и организацию целостности текста (так структурирован и «текст» истории); 4) Маркс открыл двойственное чтение: первое чтение читает текст одной теории через текст другой теории, замечая недостатки и занимаясь критикой в стиле: «почему у Вас этого нет?» - что нужно понимать так: «Почему в Вашей теории нет того, что есть в моей теории?»); второе, симптомальное (symptomale) чтение проявляет имманентную несогласованность читаемого текста (в нем находятся ответы без вопроса, вопросы без ответа), которая может быть замечена только в условиях новой проблематики, то есть, текст раздваивается, вмещая в себе две теории, поскольку вторая теория выстраивается на «пропусках» первой, а не через теорию Маркса (то есть, первое чтение указывает на недостатки и достоинства с точки зрения готовой теории читателя, а второе чтение посредством проблематики видит имманентную несостоятельность текста и делает возможным создать новую теорию); поэтому и критика здесь совсем другого рода, поскольку она заинтересована в выяснении теоретических возможностей теоретического текста, в значимом отсутствии и возможности конструкции новых теорий; поэтому Альтюссер применил симптомальное чтение Маркса к текстам самого Маркса. Таким образом, Альтюссер превратил произведения Маркса в тексты, в «тесто» благодаря новой проблематике, помогшей ему открыть – не без помощи лакановского чтения фрейдовских текстов, башляровской эпистемологии, спинозовского имманентизма и пр. – принципы марксовского чтения, которые затем были применены к чтению Маркса для создания новых понятий, новой теории (симптомальное чтение, имманентное целое, теория практик). Чтение предполагает анализ раздвоенности, расстроенности, имманентного расстройства текста внутри себя; этот анализ задается текущим уровнем теоретического развития; чтение разрывает фетишизм логики понятия и объективности, референтности этой логики, выражая взаимоотношения элементов текста и его логики для выяснения их несостоятельности, их теоретической, понятийной потенциальности.

Однако следует заметить, что чтение Альтюссера основывается на парадоксе: он использует немецкие слова, обозначающие чтение (lesen, herauslesen), которые использовал Маркс в числе прочих, но при этом не затрагивает те фрагменты, где он пишет о чтении; Альтюссер обращает внимание на фрагменты, которые, по его мнению, с точки зрения его собственного понимания чтения (не марксовского!), указывают на понимание чтения у Маркса (p. 13). Следовательно, принципы чтения текстов Маркса, сконструированные из его текстов, извлечены не из тех фрагментов, где он о чтении говорит (и Альтюссер, что удивительно обозначает те слова, которые нужно было ему искать), но из тех, где о чтении нет, буквально, и слова. И это несмотря на стремление читать текст Маркса буквально (à la lettre) (p. 10). Это тем более удивительно, ведь в тексте Альтюссер цитирует Маркса, где тот говорит о чтении «Капитала»: «метод исследования, которым я пользуюсь и который до сих пор не применялся к экономическим вопросам, делает чтение [Lektüre практически идентично французскому, альтюссеровскому lecture – наша вставка – И. И.] первых глав очень трудным» (цит. за: Althusser, 1973, p. 58)! Маркс, очевидно сопротивляясь Альтюссеру, утверждает авторо-центрический принцип чтения: ученый вложил в теоретический текст определенный метод, который должен быть разъяснен автором настолько, насколько это возможно, чтобы подразумеваемый читатель смог вычитать и понять этот метод; читатель находится в полном контроле со стороны намерений автора, точнее, роль читателя четко ограничена и указана, причем, что любопытно, до чтения, поскольку этот фрагмент находится в предисловии к французскому изданию «Капитала», в письме к издателю Морису Лашатру (это предисловие – и это просто абсурдное обстоятельство – перепечатано в качестве предисловия к изданию «Читать «Капитал»», то есть, проигнорировать его невозможно, не увидеть здесь уже «начатки чтения» Маркса своих собственных текстов – удивительно (Althusser et al., 1973, p. 7)! цитата Маркса молчаливо не соглашается со всем предприятием Альтюссера!). Итак, Маркс предполагает правильное чтение своего теоретического текста, который, если исходить из терминологии, развитой выше, скорее, должен называться произведением, поскольку оно замкнуто в теоретическом, а точнее, в методологическом смысле. Любопытно также, что в том же предисловии Маркс, как и Альтюссер, упоминает тропы, но в противоположном смысле, чем французский философ: если Альтюссер пишет о прокладывании троп читателем в необъятном лесу «Капитала», то Маркс замечает следующее в заключении своего предисловия: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам» (Marx, K., Engels F. (далее - MEW), Band 23, 1962, S. 31). «Тропы» Маркса ведут читателя к освоению его метода, а «тропы» Альтюссера указывают на деятельность читателя по текстуализации, разборке произведения. Примечательно, что даже Лашатр (1875) в своем предисловии к изданию «Капитала», отвечая насчет опасения со стороны Маркса относительно указанной выше трудности для читателей, пишет, что «будущее покажет, насколько оно обоснованно» (l’avenir nous apprendra si elle était fondée), то есть, даже Лашатр подразумевает некоторую автономность читателя по отношению к автору (хотя впоследствии все же указывает на то, что если читатели захотят, они последуют за Марксом до конца книги и все поймут, осознавая, что начало книги всегда сложно и абстрактно). Положение Маркса вполне соответствует точке зрения Уэйна Бута (Booth, 1983), который в 1961 году, в книге «Риторика вымысла», написал так: «Автор создает, одним словом, образ себя и образ своего читателя; он создает своего читателя, подобно тому, как он создает свое второе я, при этом наиболее успешным чтением является то, в котором созданные персоналии, автора и читателя, могут прийти к полному согласию» (p. 138). Бут является теоретиком чтения литературных текстов, стоящего вне крайностей авторо-центрических (читать – значит понять намерения автора) и читателе-центрических (читать – значит конструировать значения исходя из психологических и т. д. особенностей читательского переживания и мировоззрения), а также тексто-центрических позиций (читать – значит разбирать текст) (классификация подходов вдохновлена (Rabinowitz, 2018)), но при этом, все же тяготея к синтезу первого и второго подходов на основании доминирования авторской конструкции читателя. В таком случае, марксовская конструкция чтения не только входит в противоречие с альтюссеровской, но и непосредственно запрещает ее, делает ее невозможной, немыслимой, невыносимой. Произведение (не текст!), теория непосредственно привязывается к тому, как Маркс мыслит его и ее значение. И это значение заранее определено. Альтюссеровский лозунг - «Читать «Капитал»» - не имеет шансов!

Как же это совмещается с двойственным чтением, которое открыл у Маркса Альтюссер? Если французский философ не заметил принцип чтения во фрагменте о чтении, который им упоминался, то что можно говорить обо всех тех, возможных, фрагментах, не упомянутых философом? Может быть, Маркс сам не определился с вопросом о чтении? Одним словом, есть настоятельная необходимость обратиться к поиску упоминаний в текстах Карла Маркса и Фридриха Энгельса лексемы, связанной с чтением (чтение, читатель, автор, текст), а затем обосновать новый метод чтения теоретических текстов. Первое мероприятие тем более необходимо сделать ввиду тех слов Маркса по поводу его критиков, которые передал Энгельс: «Да уж, если бы эти люди хотя бы читать умели!» (Ja, wenn die Leute doch nur lesen könnten!) (MEW, Band 38, 1979, S. 129). Очевидно, что Маркс подразумевал нечто под чтением.

Действительно, в корпусе текстов Маркса и Энгельса находится множество фрагментов с авторо-центрическим пониманием чтения. Однако отношение к этому пониманию далеко от однозначности. Так, например, если речь идет о прусских цензорах, которые устанавливают критерии политически корректных текстов, разделяя читателей на компетентных и некомпетентных, то Маркс иронически заявляет, что такие цензоры являются для себя лучшими писателями и читателями, наподобие древнеегипетских жрецов. При этом цензура, по мнению Маркса, уничтожает печать как средство выражения народного духа, всеобщего интереса, а не частных интересов власти, делая невозможным функционирование ее в качестве контролирующей инстанции по отношению к действиям власти и защиты от ее произвола (Band 6, 1961, S. 235). Итак, здесь Маркс сравнивает авторский деспотизм в вопросе о чтении с господством цензоров-жрецов, представителей власти, которые выражают только свою точку зрения, упреждая читательскую активность. Читатель должен следовать интересам автора, властной инстанции (Band 1, 1981, S. 72). Однако имплицитно Маркс предполагает необходимость активного читателя, сопротивляющегося навязанным ему смыслам и намерениям автора. Далее, говоря о редакторе газете «Kölnische Zeitung», который преднамеренно предоставил читателям способ чтения его текстов, дав им возможности «сопоставлять и связывать» (Aneinanderreihung und Verbindung) разные фрагменты своего текста для получения желанного смысла, Маркс пишет, что активность читателя в этом связывании (Маркс имеет в виду именно себя) может привести к совершенно противоположным результатам, чем мог запланировать автор (Band 1, 1981, S. 88). Бичуя текст Мальтуса за путаницу понятий и бессвязное изложение, Маркс пишет, что некомпетентный читатель будет винить себя в недопонимании текста Мальтуса, в то время компетентный читатель Маркс обвиняет Мальтуса в этом (Band 26-3, 1968, S. 18). То есть, читатель имеет возможность не соглашаться с точкой зрения автора, указывать на противоречивость его положений и проблемы со стилем. Максимой в читателе-центрированном понимании чтения является положение, которое сформулировал Маркс в статье о цензуре: «лучшее понимание не есть нечто такое, что можно предписать» (die bessere Erkenntnis läßt sich nicht anbefehlen) (Band 1, 1981, S. 18), то есть, читатель дестабилизирует любые попытки автора навязать однонаправленное, однозначное прочтение его текста. Вероятно, один из самых выдающихся фрагментов Маркса, защитника читателей, находится в его переписке с Фердинандом Лассалем, где он описывает причины их недопонимания (и он заслуживает на большую цитату):

сможешь ли ты своими глазами обнаружить то, что прочли мои глаза, и, в особенности, можешь ли ты вычитать из письма те обстоятельства, при которых читали мои глаза? Чтобы доказать мне мою неправоту, ты должен был бы сначала уравнять читателей, а затем и условия, в которых находятся эти читатели, но такое уравнение ты опять-таки произвел бы как Лассаль в положении Лассаля, а не как Маркс в положении Маркса. <…> Ты приписываешь мне то, чего я не имел в виду. Что я имел в виду при всех обстоятельствах, лучше всего известно, конечно, мне самому. Если толковать письмо буквально, то ты, может быть, и прав, но какой смысл был скрыт за буквой письма — я, во всяком случае, знаю лучше, чем ты. (Band 30, 1973, S. 636).

Итак, Маркс-читатель вычитывает в тексте предыдущего письма Лассаля-автора то, что зависит от его обстоятельств как читателя, мысль Маркса-писателя также может понять только Маркс. Любопытно, что Маркс обнаруживает двусмысленность своего текста: буквальный и личный смысл письма; буквально Лассаль понял его правильно, но с точки зрения личного смысла он его не понял и не мог понять. Парадоксально, но Маркс-читатель прав в своем чтении в той же степени, что и Маркс-автор, при этом двусмысленность текста и несравненность читателей делает в принципе невозможным само чтение, поскольку личные смыслы всегда замкнуты в авторе (впрочем, Маркс признался, что всему виной его обида, «софистика страстей» (Band 30, 1973, S. 637), по его собственному выражению, но что делать с теми авторами, с которыми уже не пообщаешься?), а читатели могут вычитывать совершенно различные смыслы из текста. Побороть эту проблему Энгельс считал возможным благодаря встречам партийных авторов с рабочими, в результате которых авторы обучали бы рабочих быть компетентными читателями, а рабочие научали авторов быть доходчивыми писателями (Band 30, 1979, S. 112). Впрочем, при отсутствии такой возможности, надо полагать, в рядах читателей возникнет возможность несогласия с авторами. Стоит отметить, что в статье 1954 года «Заблуждение интенционализма» Уильям Уимсэтт и Монро Бирдсли также защищали автономность произведения от воли автора: «Стихотворение отделено от автора при рождении и выходит в мир за пределы его власти назначить ему значение или контролировать его» (цит. за: Stierle, 1980, p. 88). Ролан Барт скажет по этому поводу, что смерть автора рождает читателя (Barthes, 1977, p. 148).

Что же касается отношения к своим произведениям, то Маркс и Энгельс защищают авторский смысл и намерения, считая, что читатель должен подчиняться автору: Маркс неоднократно заявляет, что читатели могут не понять его метода, не обладать знаниями, стремиться к обретению быстрых выводов, вместо того, чтобы следовать марксовому диалектическому методу, движения от частного к общему (Band 13, 1961, S. 7; Band 23, 1962, S. 12; Band 37, 1967, ss. 243, 437-438); более того, в одном предисловии к «Капиталу» Маркс помещает выдержку из критического разбора его произведения, после которого отмечает правильность этого обзора, сосредоточившегося на анализе его диалектического метода, тем самым, опять же предопределяя для читателя путь его чтения; в то же время, не способный к диалектическому прочтению читатель должен будет начать, – не стоит удивляться, Маркс всем видам читателей проторил свои тропы, – не с первых разделов, а с определенных глав; и вообще: рабочим не нужна бесплодная полемика, поэтому тексты нужно писать максимально проще; не нужно заставлять читателей делать выводы самостоятельно (Band 13, 1962, ss. 25-26; Band 31, 1965, S. 306; Band 39, 1968, ss. 12, 454-455). Кроме того, не только смысл отдельных произведений должен быть вычитан исходя из указаний автора, но весь корпус его произведений должен прочитываться как эволюционное движение от ранней точки зрения к зрелой точке, от подготовительных работ для «Капитала» и вплоть до самого «Капитала» (Band 22, 1977, S. 203; Band 19, 1987, S. 229). Соответственно, в данном понимании чтения у Маркса и Энгельса совмещается интенционализм и телеологизм, по терминологии Экегрена: привязка значения произведения к намерениям автора и указание на прочтение всего его корпуса работа как результата целенаправленного развертывания единого смысла, одной логики (p. 89). Далее, запрещается извращение мысли Маркса посредством использования его произведений (автор запрещения: Энгельс) (Band 36, 1979, S. 422), вычитывание из текста смысла, противоречащего исконному значению (Band 37, 1967, S. 494), приписывание теории Маркса неправильных положений, вкладывать свои домыслы в произведения Маркса из-за неразборчивости его почерка (Band 38, 1979, ss. 128-129; Band 37, 1967, S. 383). Примечательно, что в отношении к гегелевским произведениям Энгельс также призывает быть снисходительным: не искать паралогизмов и не обращать внимание на передержки, под неправильной формой замечать гениальное, отмечая, что иногда переходы между гегелевскими понятиями обосновываются не логически, а метафорически, приводя в пример переход от диалектики положительного и отрицательного к категории основания (Grund), который происходит благодаря тому, что предыдущие категории «гибнут» (zu Grunde gehen) (Band 38, 1979, ss. 203-204, 268-269). Таким образом, Энгельс фактически запрещает всматриваться в текст произведения, усматривать его логическую несостоятельность и стилистические особенности, при этом в самом акте запрета указывает на такую возможность. Такую критику Энгельс называет «работой школьника» (Schuljungenarbeit) (Band 38, 1979, ss. 204). Поэтому-то идея «производительного» потребления книги, «производительного» чтения (liest “produktiv”), в результате которого появляются новые книги, немыслима для Маркса и Энгельса: именно за эту идею они критикуют некоего младогегельянца Карла Грюна, иронизируя над тем, как он «умеет из старых книг вычитывать новые и каковы его заслуги перед коммерческим миром в качестве производителя новой бумаги, нового шрифта, новой типографской краски и новых переплетных инструментов» (Band 3, 1978, ss. 504-505, 508); это замечание любопытно, поскольку находится в «Немецкой идеологии», произведении, насыщенном большим количеством цитат и критикой других произведений. Итак, логика интенционализма защищается с той же силой, что и логика читательских рецепций: читатель должен отслеживать логику и метод, заключенный в произведении автора, должен соответствовать намерениям автора относительно произведения, не вдаваясь в понятийные детали, лингвистические особенности. Впрочем, такой вывод резко контрастирует с выводом по читателе-центрированному чтению, в котором необходимо все исключенные выше моменты замечать и не идти на поводу у автора. Эрик Хирш в 1967 году скажет по поводу авторо-центристского подхода так: «Когда критики намеренно свергают изначального автора, они сами узурпируют его место, а это очевидно ведет к некоторым из современных теоретических заблуждений» (цит. по: Crosman, 1980, p. 157). Характерно, что защита авторо-центризма осуществляется в политических терминах, как заметил Роберт Кросман: если автор контролирует одно, единственно возможное значение текста, то в обществе господствует порядок, а в противном случае – анархия. Это любопытно, если вспомнить, что Маркс критикует авторо-центризм прусских цензоров в аналогично политических терминах. Однако в анализе этих двух подходов появился и третий элемент чтения: теоретический текст со своей внутренней несостоятельностью, логической амбивалентностью и лингвистической двусмысленностью. Маркс указал на него, написав о двусмысленности слов – буквальный и личный смыслы, Энгельс обратил внимание на внелогический способ обоснования теоретического движения гегелевских понятий, наличие паралогизмов и передержек, сближаясь с деконструктивным чтением, в котором чтение – это всегда разночтение, язык фигурален (полисемичен), а текст изнутри себя противоречит самому себе: «деконструкция не возникает между утверждениями, как в логическом опровержении или диалектике, но происходит, вместо этого, между, с одной стороны, металингвистическими утверждениями о риторической природе языка, а с другой стороны, риторической практикой, которая ставит такие утверждения под вопрос» (De Man, 1979, p. 98) (так высказывания о метафоричности языка у Энгельса ставят под вопрос утверждения авторо-центризма; одним словом, намерения автора каким-то образом контролировать язык противоречит тому, что язык постоянно оказывается сложнее, что соответствует сложности действительности).

Итак, теоретический текст может быть не вполне теоретическим, обоснованным, но включать элемент нерепрезентативной языковой игры. Кроме того, теоретический текст составлен из терминов, которые обладают двусмысленностью. Энгельс предупреждает об этой проблеме, указывая, что термины, которыми Маркс пользуется, имеют сразу несколькими значениями: обиходным, стандартно-политэкономическим и собственно марксовским, но обращать внимание нужно именно на последнее значение (Band 23, 1962, S. 37). В то же время косвенно это утверждение указывает на характерно диалогический характер теоретических терминов, их многозначность, принадлежность к нескольким традициям. Об этом же речь ведет Энгельс, считая, что без правильно переведенной гегелевской терминологии «Капитал» Маркса не будет адекватно понят (Band 36, 1979, ss. 135-136; Band 31, 1965, S. 308), а термин «прибавочная стоимость» оказывается позаимствованным у ранних политэкономов (например, у Давида Рикардо), то есть, несет в себе неискоренимую диалогичность (Band 20, 1962, S. 506). Теоретический текст в себе содержит диалог различных теоретических позиций, логик (это обусловлено использованием одноименной терминологии), а также может использовать фигуральные-нереферентные (однако, при этом, не лишенные теоретического содержания) возможности языка (например, игра слов), что в совокупности задает его незавершенность, противоречивость, множественность, независимо от интенций автора и читательской активности. Однако этот элемент чтения, – текст, – и соответствующее понимание чтения, насколько можно говорить из фрагментов с лексемой «чтение», зафиксирован не так основательно, как два предыдущих подхода. При этом именно в этих фрагментах Маркс и Энгельс подходят вплотную к крипто-деконструктивистскому способу чтения теоретических текстов: можно читать для того, чтобы представлять перед теоретическим текстом теоретическую норму (так Энгельс пишет, что Фридрих Гегель ложно считал диалектику понятий основой диалектики вещей), а можно, но Энгельс не советует этого делать, прочитать Гегеля «по-школярски», то есть, выяснить паралогизмы, метафорические связи между терминами, передержки, служащие «рычагом для построений» (Hebel der Konstruktion (Band 38, 1979, ss. 204)), то есть, на которых основывалась вся гегелевская теория. Энгельс считает, что нужно доводить гениальные прозрения Гегеля до материалистической нормы, но при этом, указывает на возможность чтения как квази-деконструкции гегелевского текста, исходя из его теоретической несостоятельности, имманентной непонятийной формы гегелевского понятия. Таким образом, эта крипто-деконструктивистская теория чтения является более широкой и всеобъемлющей, чем теория заполнения теоретических пустот, ответов без присутствия вопросов, недостатка понятий, которую предлагает Альтюссер, поскольку Энгельс делает возможным заметить неустроенность теоретического текста в целом, ненормативность его по отношению к своей собственной норме (хотя далее по тексту Энгельс сам же не замечая того, что он написал несколькими словами ранее, предполагает, что извращение диалектики у Гегеля заключается только в его идеализме!; что еще более удивительно, это то, что Энгельс затем сравнивает движение категорий в «Науке логики» и «Капитале» для свидетельства идеализма Гегеля, - но ведь если у Гегеля есть проблема с движением категорий на уровне логики и языка, а не только эпистемологии, то не значит ли это, что Маркс мог их унаследовать?). Читать теоретический текст означает обратить внимание на язык и логику теоретического текста вне Логики (заданной автором, комментаторами, традицией, авторитетами и т.д.), а не только на теоретически значимые места, места предопределенного смысла, места, предуготовленные для считывания из них определенной мысли. Читать теоретический текст означает увидеть его имманентную политеоретичность, богатство возможных терминов, то есть, замеченного теоретического содержания, лишенного концептуальной фиксации. Вот такой «школьный», а не систематически-критический способ чтения является соответствующим текущим теориям чтения, и позволяет, в том числе, увидеть неоднозначность в понимании чтения у Маркса.

Итак, Маркс-читатель понимает чтение как возможность разночтения теоретического текста со стороны читателей, выходящее за пределы намерений автора, указывающее на теоретическую, логическую несостоятельность текста, выступая против автора-деспота-жреца. Маркс-автор предопределяет действия читателя по отношению к теоретическому тексту, указывая на то, что именно должно быть прочитано – метод, понятия; читатель – фигура, предопределенная внутри текста, привязана к намерениям автора. Маркс как исследователь текста указывает на двузначность любого теоретического текста исходя из его языковой природы, использования насыщенных историей и диалогизмом терминов, фигурального языка и нелогических связей между терминами. Маркс-читатель противостоит Марксу-автору, а им обоим противоречит Маркс-исследователь-текста. Таким образом, фрагменты о чтении сами по себе двусмысленны, не предполагают раз и навсегда данного способа чтения теоретических текстов, в том числе, и текстов Маркса.

Однако при строгом соблюдении авторо-центрированного подхода теоретический текст оказывается закрытым в форме произведения, поэтому чтение редуцируется к воспроизведению, а не провоцирует со-творчество и развитие теории; что касается читателе-центрированного подхода, то он часто ограничивается внешней критикой теоретического текста как произведения (как пишет Экегрен, критикой, предполагающей то, каким должен быть текст, а не каким он есть (xiv)) (первый уровень чтения, по Альтюссеру), тем самым, оказывается замкнутым на своей нормативности и также не предполагает развития теории. Таким образом, и читатель, и автор замыкают текст в форму произведения, налагая на него, его логику, стиль, метод, понятия свои собственные критерии и нормы. Альтюссер предполагает существование второго уровня чтения на основании терминологической тавтологичности, скрывающей вопрос без ответа (например, в формулировке «стоимость труда»). Вот как Маркс описывает тавтологичность этого термина классиков политэкономии: «что такое стоимость товара? Предметная форма затраченного при его производстве общественного труда. А чем измеряем мы величину стоимости товара? Величиной содержащегося в нем труда. Чем же могла бы определяться стоимость, например, двенадцатичасового рабочего дня? Очевидно лишь 12 часами труда, содержащимися в двенадцатичасовом рабочем дне; но это плоская тавтология» (Band 23, 1962, S. 557). На основании этой проблемы, которую просмотрели, но выявили политэкономы, Маркс создает новый термин и новое понятие рабочей силы. Однако подход Альтюссера к самому чтению не захватывает всю многозначность, которую предполагает Маркс, но, тем не менее, верно подмечает некоторые положения тексто-центрического понимания чтения, например, неоднозначность терминов, но пропускает фигуральность языка. В то же время, если Маркс в качестве автора-читателя своих текстов предопределяет результаты чтения его произведений имплицитным читателем, то Альтюссер в начале своего текста о чтении предполагает полную свободу имплицитного читателя в определении неопределенностей текста, в выходе за его теоретические пределы (в этом смысле наше чтение как будто бы уже включено в одну из возможностей, которую предоставил нам Альтюссер), тем самым, авторские интенции Альтюссер соответствуют сути теоретического текста.

Каким образом учесть все важные фрагменты касательно чтения или любого другого термина в любом теоретическом тексте, создав на основании этих фрагментов недостающие термины (как это было сделано с термином «чтение» выше)? Можно ли обеспечить создание терминов исходя из значимых фрагментов теоретического текста, чтобы раскрыть любой теоретический текст для производства новых терминов, новых логик, методов? Если да, то в таком случае можно было сохранить как многозначность читаемого текста, собрав все разноречивые фрагменты воедино и создав из них термины, так и сохранить необходимое присутствие тех теоретических позиций, которые делают возможным, в том числе, со-творчество этих терминов. У Альтюссера стремление к тексто-центрическому чтению, безусловно, зафиксировано, но баланс в создании терминов явно не достигнут, поскольку те теоретические позиции, с которыми он подходит к Марксу имеют тенденцию говорить «за Маркса» в большей степени, чем помогать выстроить из теоретической неопределенности его текста новые определенности.

Именно для этих целей нужно привлечь науку терминологию. Эта наука занимается исследованием и созданием терминов. Ее цель – систематизировать и стандартизировать используемую в науке терминологию как систему терминов. Систематическую разработку данная наука претерпела в ХХ-м веке, в особенности в последней его трети с возникновением автоматизированных, компьютерных методов работы с текстами; одной из причин развития терминологии является огромное количество созданных и создаваемых понятий и концептуальных полей, а значит, многозначных терминов, и в то же время необходимость найти способ коммуникации между учеными, властью и населением и т.д. (Cabré, 1999, pp. 1-5). Значимость терминологии для исследователей в отдельных отраслях науки заключается в том, как пишет Тереза Кабре, чтобы осуществлять «формальную рефлексию над концептуальной организацией особенного предмета изучения и служить необходимым посредником в профессиональной коммуникации» (p. 11). Под термином в терминологии понимается лексическая единица со специализированным значением; термин представляет собой понятие, а понятие, в свою очередь, это форма представления существенных характеристик предмета; понятия выражаются в терминах в своей письменной форме, какую и необходимо стандартизировать (pp. 81, 95). Услугами терминологии пользуются медицина, химия, муниципальные службы (например, в случае необходимости приведения в соответствие всех названий на городских информационных табло двуязычных городов (как в Квебеке)). Однако и социальные науки нуждаются в науке терминологии. Так считает Фред Риггс (Riggs, 1993), указывающий на три причины, которые вызывают эту нужду: 1) проблема полисемии: любой ключевой термин обладает огромным количеством возможных значений (любопытно, что Маркс, как мы заметили выше, заметил проблему полисемии) (или, другими словами, с точки зрения, определений термина и понятий, указанных Кабре выше: у понятий есть множество терминов); 2) проблема синонимии: любое понятие обозначается большой совокупностью терминов; 3) проблема скептического отношения к неологизмам: в социальных науках не терпят введение неологизмов, которые бы решили бы две первые проблемы благодаря созданию уникальной лексической единицы для специализированного значения (pp. 195-196). Следовательно, терминология в контексте чтения теоретического текста, в том числе, Марксовского, может помочь в решении проблемы относительно создания новых терминов, в том числе, в форме неологизмов. В терминологии процесс создания новых терминов называется извлечение терминов, терминологическая экстракция, терминологический поиск. Для этого нужно сначала определиться с проблемой, предметом изучения, термином, которые нужно искать, а также, корпусом текстов, из которого он будет извлекаться (например, заручившись теориями чтения можно искать термины, лексически привязанные к проблеме чтения и искать их в собрании сочинений Маркса и Энгельса для их концептуализации). Из корпуса текстов извлекаются сегменты, в которых присутствует данная лексика в контексте, из которого можно извлечь значения искомых терминов (Cabré, pp. 131-139). Дайана Мэйнард и София Ананиаду (Maynard and Ananiadou, 1999) предлагают такие индикаторы для определения возможности создания термина: наличие связанных с ним контекстных слов, которые сами являются терминами, а также тесно связаны в своем значении с другими ближайшими терминами; авторы считают, что существует тесная взаимосвязь между значением контекстных слов-терминов и значением термина; контекстные термины значимы, если часто встречаются с кандидатом в термины. Вот как они описывают деятельность терминографа: «у терминографа есть представление о термине, он просит систему искать в корпусе текстов те контексты, которые указывают на особенное концептуальное отношение для этого термина» (p. 289).

Следовательно, если предположить, что характеристикой теоретического текста является наличие неопределенных понятий (или как пишет Экегрен, «ни один текст не может высказать все» (p. 157)) – как определений существенных характеристик предмета, например, не являющихся основными в этом тексте, исключенных из системы, и это выражается в присутствии множества потенциальных терминов, кандидатов в термины, то задача чтения как раз и состоит в концептуализации данных понятий и актуализации терминов для них (так, например, во фрагментах с лексемой «чтения» у Маркса были контекстные термины, указывающие на возможность концептуализации этого понятия у автора: смысл, значение, понимание, метод, логика, паралогизм, игра слов и т.д.). При этом, поиск терминов осуществляется исходя из существования этого термина в текущих теоретических текстах. 

Таким образом, каждый теоретический текст считается политеоретическим, источником разных теорий, условием возможности для создания новых понятий и терминов, поскольку систематически развитые понятия и термины связаны с внесистемными, маргинальными, исключенными понятиями и терминами, или же эти внесистемные элементы находятся между термино-понятийными логическими связями, или же присутствует несоответствие метода и теоретических положений и т.д. Терминология сосредотачивает внимание на поиске терминов во всех корпусе интересуемых текстов, поэтому достигается полнота в выяснении многозначности и определяется необходимость в концептуализации (можно сказать, что Жак Деррида (Derrida, 2012) практически занимался терминологическим поиском в своих «Призраках Маркса», исследуя лексему «призрачности» практически во всех текстах немецкого мыслителя). К тому же, использование терминологического поиска для чтения всего корпуса теоретических текстов Маркса обусловлено двумя обстоятельствами, отсутствие которых сделало невозможным полноту чтения у Альтюссера, но не были доступны во время написания его работы: 1) наличием корпуса произведений Маркса и Энгельса (в том числе, на данный момент, половины изданных томов полного научного собрания сочинений на языке оригинала); 2) существованием этого корпуса в цифровом виде, что делает возможным автоматизированный поиск необходимых терминов по всему корпусу.

Althusser, L. (1973). Du “Capital” à la Philosophie de Marx. Lire “Le Capital” (tome I). Paris: Maspéro.

Althusser, L., Balibar, É., Establet, R., Macherey, P., & Rancière, J. (1973). Lire “Le Capital” (tome I). Paris: Maspéro.

Barthes, R. (1971). De L'œuvre au Texte. Le bruissement de la langue, Paris: Seuil, 1984, 69-77.

Barthes, R. (1977). The Death of The Author. Image, Music, Text. London: Fontana, 142-148.

Booth, W. C. (1983). The Rhetoric of Fiction. Second Edition. University of Chicago Press.

Cabré, M. T. (1999). Terminology: Theory, methods and applications. John Benjamins Publishing.

Crosman, R. (1980). Do Readers Make Meaning. Susan R. Suleiman & Inge Crosman (Eds.), The Reader in the Text: Essays on Audience and Interpretation, 149-164.

De Man, P. (1979). Allegories of reading: Figural Language in Rousseau, Nietzsche, Rilke, and Proust. Yale University Press.

Derrida, J. (2012). Specters of Marx: The State of the Debt, the Work of Mourning and The New International. Routledge.

Ekegren, P. (2002). The reading of theoretical texts. Routledge.

Foucault, M., & Miskowiec, J. (1986). Of other spaces. diacritics, 16(1), 22-27.

Lachatre, M. (1875) Au Citoyen Karl Marx. “Le Capital” par Karl Marx, Paris: Editeurs, Maurice Lachatre et C^ei.

Lefebvre, H., & Nicholson-Smith, D. (1991). The production of space. Blackwell: Oxford.

Marx, K., Engels F. (1956–1990). Werke. (Bde. 1–43). Berlin: Dietz-Verlag.

Maynard, D., & Ananiadou, S. (1999). Term extraction using a similarity-based approach. Recent advances in computational terminology, 261-278.

Piketty, T. (2014). Capital in the Twenty-First Century. Harvard University Press.

Rabinowitz, P. J. (2018). The Intention Debates. A Companion to Literary Theory. Edited by David H. RichterJohn Wiley & Sons, 87-99.

Riggs, F. (1993). Social science terminology: basic problems and proposed solutions. Terminology: Applications in Interdisciplinary Communication, 195-220.

Stierle, K. (1980). The Reading of Fictional Texts. Susan R. Suleiman & Inge Crosman (Eds.), The Reader in the Text: Essays on Audience and Interpretation, 83-105.