Почему взаимосвязаны понятия чтения и истории?

Почему взаимосвязаны понятия чтения и истории (как сказано здесь и здесь)? Как понимается чтение у Луи Альтюссера и Григория Сковороды? 

Рассмотрим взгляд Луи Альтюссера на чтение и его взаимосвязь с историей.

С точки зрения Альтюссера, философское чтение отличается от чтения историков, экономистов, лингвистов, тем, что не воспринимает объект исследования как данность с точки зрения определенного аспекта (например, «Капитал» как историческое событие, как веха в развитии экономической науки, как особая практика языка). Философское чтение старается выяснить, какой дискурс в тексте функционирует, что позволяет сам этот объект знания произвести («дискурс-объектное единство»). То есть, все другие виды чтения невинным образом имеют дело с результатом, с готовым, свершившимся произведением, а философское чтение Альтюссера пытается понять процесс, ту научную проблематику, которая сделала возможным появиться новому объекту научного исследования в тексте.

Для Альтюссера, философское чтение работает с текстом, как не захваченным какой-либо целостностью (языковой, исторической, экономической и т.д.). Почему? Потому что текст никогда не описывает процесс своего производства (он всегда застревает в старой проблематике). Альтюссер считает, что текст может быть описан только с точки зрения более развитой научной проблематики: как  Маркс читает Смита, так сам Альтюссер читает Маркса и т.д. При этом, соответственно, Смит не смог концептуализировать элементы того, что он увидел, поскольку зашел на территорию новой проблематики (рабочая сила как товар); Маркс не смог концептуализировать элементы того, что он увидел, поскольку зашел на территорию новой проблематики – структурной причинности, которую концептуализирует Альтюссер).

Соответственно, если текст фундаментально расколот между старой и новой проблематикой, не полон, имеет пропуски, пробелы, отсутствия, если текст не захвачен какой-либо целостностью (не «выражает» идею автора, Бога, субъекта и т.д.), то аналогичная модель может быть распространена на историю. Вместо субъектной захваченности текста появляется асубъектная проблематика (текущий уровень научной концептуализации), которая определяет производство нового знания, нового объекта знания в тексте.

Соответственно, и история переопределяется, превращаясь в асубъектную борьбу различных инстанций, структур общественного целого (без духовных скрепов этой целостности), нередуцируемых до какой-либо очевидной, однозначной детерминации. Возможно выделить два варианта чтения и понимания истории у Альтюссера: либо текст и история – это выражение некоторой заранее заданной идеи текста и истории, либо текст и история – это нечто, что структурируется особым образом без какой-либо идеи этой структурированности, но в соотношения различных элементов, запаздывающих, преждевременных, теоретических пустот и полнот.

А что говорит нам по этому поводу Григорий Сковорода?

У Сковороды сущность человека, книги (Книги), истории заранее дана: это божественная сущность, которая должна себя выразить. Для духовного, верующего человека эта сущность вполне дана. Проблема людей не в том, что у них нет сущности, они люди без свойств, но в том, что они должны дойти до этой своей сущности, до божественной истины в себе. Людей нужно настроить в этом направлении.

То есть, такой вот педагогический эссенциализм (essentia - сущность), гуманизм. Инструмент может звучать, но только его следует настроить. Вот такой вот религиозный эмпиризм (как говорил Альтюссер).

Чтение у Сковороды морализирует субъекта, и, конечно, лучше бы эта морализация была христиански-праведной. Морализация себя приводит к морализации других, общества, истории, книги.

Альтюссер рассматривает чтение с точки зрения рационалистического структурализма, а Сковорода с позиции религиозно-эссенциалистского эмпиризма. Для Альтюссера чтение всегда подходит к тексту на основе асубъектной проблематики, фокусируясь на объекте знания (эпистемологический план чтения), а у Сковороды чтение основывается на присутствии трех составляющих – заданной сущности, субъекте, как морализирующемся, так и морализируемом, который пытается понять себя, историю, книги.

Почему эти мыслители говорят именно о чтении, а не о теории, понимании, интерпретации, анализе, исследовании истории?

Альтюссер встраивает свое понимание чтение в ряд других базовых деятельностей, связывающих субъекта с предметами его деятельности, подвергнутых исследованию в современной мысли: видение (Фуко, Башляр, Кангийем), слушание, говорение (Фройд, Лакан). В этом смысле чтение есть зонтичное понятие для теории, понимания, интерпретации, анализа, исследования; все эти процедуры воспринимают за данность объект рассмотрения, предполагая или деформируя его на свой лад, в то время как чтение разбирается не с собранным в целостность (логическую, теоретическую и т.д.; анализ предполагает расчлененность, особую структурированность и т.д.) текстом (но разобранным на разные проблематики). Чтение, как и все указанные деятельности, не обладают субъектностью, но определяются структурами, дискурсами, поэтому не столько «я вижу», «я читаю», «я слушаю», «я говорю», но всегда есть то, что позволяет, детерминирует, направляет, кастрирует все эти деятельности и т.д. В общем, вся эта критическая, подозрительная эпистемология (философский антигуманизм). Отсюда и особенный подход к истории, в которой нет Верховного Субъекта исторического процесса. Однако это альтюссеровское понимание этого вопроса.

Можно ли ответить на этот вопрос с точки зрения Сковороды? У него нет такой терминологичности в понимании чтения и истории, как у Альтюссера (подвязка к Фройду, Фуко и др.). Может, это лишь метафора у Сковороды, учитывая пестроту его стиля? Сковорода не говорит, где он находит чтение, для него – это не вопрос (хотя исходя из чтения соответствующих конкордансов можно этот термин у него создать). Мог ли Сковорода действительно отделить чтение от его синонимов (анализа, понимания и др.)? Он говорит о науке, которая вычитывает в Библии научное содержание, но упускает духовное («Библия – не наука химии») (что-то наподобие нефилософских читателей у Альтюссера, которые пропускают произведенность объекта знания в тексте). Чтение у Сковороды работает с религиозной, духовной целостностью текста при условии моральной подготовленности читателя. Соответственно, видеть божественное в историях Библии экстраполируется на истории вне Библии, на самопознание (поскольку для разыскания духовного смысла нужно разжевать метафоричность языка Библии). Научный подход буквализирует текст, относится к нему позитивистски.

Чувствуется все-таки некоторая невыясненность…

В рационализме Альтюссера много чего эмпирически неверифицируемого, того, что невозможно заметить без соответствующей настроенности структуралистского, подозрительного читателя (вкладывание эпистемологий в текст; общая ретроактивность подхода – обнаружить у Маркса Фройда, Башляра и т.д.; а где же Маркс тогда?). В религиозном эмпиризме Сковороды есть глубинное понимание духовных трансформаций читателя, признание важности метафор, но все это застопоряется в той же самой степени эмпирически неверифицируемыми допущениями о Боге.

Зачем нам структуралистские и религиозные гипотезы?