Постановка проблемы
В философии чтение впервые превратил в термин Луи Альтюссер.
Он определил его как один «из «простейших» жестов существования, которые
соединяют человека с его произведениями» (des gestes les plus «simples» de l’existence … ces
gestes qui mettent les hommes en rapport avec leurs œuvres) (фр. 37). Зачем ему понадобилось создавать из чтения термин? Философ
объясняет это тем, что в ХХ-м веке другие жесты существования стали объектом
исследования – видение, слушание, говорение (отсылка к психоанализу
относительно последних двух и исследованиям Мишеля Фуко, Жоржа Кангиема в
контексте первого). При этом, что удивительно, Альтюссер критикует эмпиризм в
вопросе о чтении. Как возможно чтение без эмпирического отношения к тексту (по
версии Альтюссера)?
Предмет исследования
Предметом исследования является лексема чтения в
произведении Л. Альтюссера «От «Капитала» к философии Маркса» (1965 г.;
опубликован в сборнике «Читать «Капитал»»).
Этот предварительный анализ осуществлен в преддверии
корпусного исследования текстов Альтюссера на предмет лексемы чтения с целью
более глубокого выяснения этой проблематики.
Дополнительно впоследствии будет произведен поиск лексемы
чтения в корпусах текстов Жоржа Кангиема, Мишеля Фуко, Гастона Башляра, Жана Кавайе
и Жака Лакана . Первых 4-х исследователей Альтюссер называет «мастерами чтения
работ о знании» (maîtres à lire les œuvres du savoir).
Лакан упоминается в контексте перечитывания Зигмунда Фройда. Все эти мыслители
определили, надо полагать, создание из чтения термина у Альтюссера.
На данный момент мы предлагаем ознакомиться с результатами
поисков соответствующей лексемы в одном, но значимом, тексте Альтюссера – «От
«Капитала» к философии Маркса».
Метод
Под лексемой чтения понимаются следующие слова: lire, lise, lecteur,
lecteurs, lecture, lectures, lisant, lisait, lu, lis, lisons, lisible,
lisiblen. Их поиск производился в программе AntConc 4.58. Был сгенерирован 151
конкорданс с указанными словами. Полный текст и список конкордансов можно загрузить
здесь.
Ссылки на фрагменты относятся к тексту с конкордансами.
Мы прочитали все эти конкордансы, заметив антиэмпиризм и
эмпиризм Альтюссера в понимании чтения.
Теоретическим основанием для выстраивания диалога с
Альтюссером послужило различие
критического и посткритического чтения в современной философии.
Результаты
Антиэмпиризм в
понимании чтения
1. Рационалистическая эпистемология.
Альтюссер квалифицирует свое чтение как «философское
чтение», которое задается вопросом об объекте знания в тексте, отношении
дискурса (степени развития науки, проблематики) к объекту знания в тексте,
дискурс-объектном единстве (l’unité discours-objet), специфичности объекта в
«Капитале» относительно объектов в классической политэкономии, ранних работах
Маркса (фр. 20-26). В то же время другие виды чтения «Капитала» – логический,
исторический, экономический – воспринимают этот объект за данность.
Следовательно, «философское» чтение 1) редуцирует
теоретический текст к эпистемологическому аспекту (вопросов создания знаний),
2) предполагает функционирование скрытой логики производства знания за
поверхностью текста.
Альтюссер полагает, что Маркс читал подобным образом тексты
политэкономов – Адама Смита, Давида Рикардо и т.д. Маркс создал два принципа
чтения: ретроактивный и симптоматический. Первый указывал на недостатки и
отсутствия в текстах политэкономов с точки зрения текущей теории Маркса (Смит
не видит то, что он не видит), а второй – фиксировал теоретические достижения
политэкономов, которые не были ими зафиксированы теоретически, в терминах
(«стоимость труда» - «стоимость рабочей силы) (Смит не видит то, что он видит).
Вот эти теоретически незафиксированные, но находящиеся в тексте, положения,
указывают на то, что классическая политэкономия, по мнению Альтюссера, создала
объект знания, который не мог быть замечен в рамках их дискурса, проблематики,
ступени развития науки, но оказался замеченный только с точки зрения более
развитого дискурса, марксовского. Классические политэкономы давали ответ
(трудовая теория стоимости), но у них не было вопроса, на который они отвечали
(в чем «стоимость труда»?) (фр. 65, 70, 75, 79, 84, 85, 91, 92). Текст Смита
раздвоен на текст с проблематикой классической политэкономии и с проблематикой,
которая станет «марксовской». При этом второй текст, текст Маркса, создается на
основании нехватки теоретической концептуализации в первом тексте (фр. 93).
Такое же раздвоение видит Альтюссер в тексте Маркса (фр. 97,
105).
Следовательно, «философское» чтение еще и… 3) раздваивает
текст на видимую и невидимую проблематику, два текста, 4) подразумевает, что читатель
считается мерой теоретической оценки текста, поскольку назначает себя носителем
новейшей проблематики, современного уровня развития науки, то есть,
функционирует как критик, господствующий над текстом, указывающий его место в
истории науки; 5) полагает, что во всех случаях «чтения» Марксом трудов
политэкономов действительно совершалось чтение (исходя из указанного значения
термина), а не критика, интерпретация, понимание, развитие и т.д., то есть, в
уста Маркса буквально вкладывается альтюссеровское понимание чтения, хотя сам
Альтюссер обещал показать, что Маркс под чтением понимал в словах «lesen», «herauslesen» (но об этом мы писали в
другом месте), 6) основывается на избирательном чтении текста – Альтюссер выбирает
несколько фрагментов из текстов Маркса и Энгельса, подходящих
рационалистической эпистемологии (фр. 100, 102, 108, 109).
2. Критика эмпиризма.
Альтюссер выступает против эмпирического понятия знания (conception empiriste de la connaissance – фр. 146),
эмпирического или религиозного мифа чтения (mythe religieux ou empiriste de la lecture – фр.
111). По мнению Альтюссера, эмпирическое (синонимы, которые встречаются в
тексте вместе с эмпирическим: непосредственное, прозрачное) обозначает
а) отождествление идеального и реального, то есть,
извлечение из непосредственного текста определенной сущности, извлечение из
чувственно-воспринимаемых фактов истории их сущности, как будто абстрактное
существует в конкретном, явлено как логос Бога – в книге истории, в предметах
религиозной церемонии, а математика – в книге природы, отчуждение – в феноменах
капитализма и т.д. (фр. 40), то есть, истина прозрачна, непосредственна,
считывается и в тексте, и в истории (история отождествляется с текстом) (фр. 43,
146);
б) эмпирическое чтение обобщает текст, но не ведет к
развитию теории (фр. 111); в) эмпирическое – знание непосредственного субъекта,
но такое знание основано на зеркальном мифе знания (le mythe spéculaire de la connaissance) (субъект видит
или не видит в предзаданном объекте, тексте, исходя из того, что позволяет его
видение; субъективное объяснение пробелов в знании) (фр. 78). Эмпирическое подтверждает
предполагаемую сущность реальности, способствует оправданию реальности,
догматизму (у Гегеля – конец Истории (фр. 40)).
Следовательно, эмпиризм, с точки зрения Альтюссера,
предполагает априорное понимание реальности, поэтому лишен теоретической
инновации (не создает понятия), обнаружения нового (непосредственное,
прозрачное – не источник, но явление, за которым скрывается сущность).
Эмпирическая модель чтения, по мнению Альтюссера, считается наложением на
поверхность текста собственных теоретических понятий.
Дискуссионный пункт
Итак, позиция Альтюссера: чтение не предполагает, что текст
может что-либо сказать о себе, автономно и самодостаточно, но указывает на
скрытую реальность, предположенную рационалистической эпистемологией. Позиция
эмпирического мифа о чтении у Альтюссера: чтение предполагает высказывание
прозрачного, непосредственного значения текста, предположенного читателем.
Мы видим здесь две крайности: предположение скрытого
(раздвоенности мира) и предположение явного значения (неразрывности мира и его
значения). Строго говоря, в обоих сценариях чтение низводит текст до предположений
читателя, в обоих сценариях статус объективности текста находится под вопросом.
Объективность текста важна, поскольку в противном случае в чтении будет видно только
свое отражение, и тогда будет справедливо задаться вопросом «а был ли текст?», вместо
того, чтобы что-то понять в тексте, встретиться с иным, другим, радикально
инаковым. Только во втором случае можно гарантировать производство знания, а не
воспроизводство собственных теоретических положений. Однако в обоих сценариях,
предоставленных Альтюссером, предполагается идеал всемогущего читателя, который
уже уразумел суть текста, поскольку наделил себя статусом носителя современной
проблематики, или оракула вечной истины.
Неужели терминологизация чтения в философии начинается с
антиэмпиризма в отношении текста? Возможно ли чтение без теоретического захвата
текста, без соответствия текста теоретическим ожиданиям читателя? Может ли
чтение уповать на открытие нового в тексте?
Начала иного
эмпиризма у Альтюссера
Чтение может быть открыто новому в тексте, при этом
соответствуя радикальному эмпиризму, если теоретически расширить горизонты
положений Альтюссера и представить их в горизонтально-материалистическом плане,
а не в онтологической вертикали.
Во-первых, в своем высказывании о философском чтении, как о
выяснении дискурс-объектного единства, двух текстов, Альтюссер по сути выразил
мысль о том, что текст не идентичен теории, соответственно, чтение – это не
работа с теорией (скорее, это задача интерпретации), то есть, в тексте есть множество
положений, не имеющих место в теории, поэтому могущих быть
терминологизированными. Следовательно, чтение открывает текст для поисков
альтернативных теоретических ходов.
Впрочем, у Альтюссера эти положения сводятся к
соответствующим рационально-эпистемологическим ожиданиям, терминологизация
осуществляется на основании современных ему теорий (ведь читатель – носитель
современной проблематики), альтернативные теоретические ходы четко соответствуют
вопросу читателя, в тексте Маркса необходимо провести, как считает Альтюссер,
эпистемологическое отличие – четко отделить фрагменты Маркса «прозрачности
отчуждения» (это читать не нужно, это ненаучный Маркс) до Маркса «скрытости
товарного фетишизма» («Марксу марксово, Гегелю гегелево»).
Во-вторых, для Альтюссера, вопрос к тексту – это активность
новейшей проблематики относительно старой проблематики, то есть, существуют ответы
в старой проблематике без вопроса (который есть в новой проблематике), есть
вопросы, которые всегда находят ответы в старой проблематике. То есть, вопрос
позволяет открыть неидентичность текста и теории, но это открытие длится
недолго, поскольку к тексту прикрепляется теория в рамках той или иной
проблематики, навязанной читателем.
Такое понимание вопроса ограничительно, но соответствует
критически-рационалистической точки зрения Альтюссера.
Каким же образом
расширить теоретические горизонты начал радикального эмпиризма в тексте
Альтюссера?
Ранее мы писали так: "Посткритическое
чтение разомкнуто и настроено на принятие текста каков он есть, а не того каким
он на самом деле есть, или должен быть.
Посткритическое
чтение считает текст одним из материальных предметов в этом мире, связанным с
другими предметами в систему сетей, взаимосвязей и зависимостей. Поэтому рассматривать
текст без рассмотрения других текстов и реальностей невозможно. Такой подход не
ставит себе цель редуцировать до заранее заданных скрытых положений, но и не
останавливается на одном лишь изучаемом тексте.
Наш
подход следующий: работать с текстом на основании понимания проблематики
чтения, но при этом отслеживать лексику и семантику этого текста, используя
инструменты корпусной лингвистики (обрабатывать конкордансы - слова в котексте;
отслеживать коллокации - устойчивые рядоположенности слов, которые дают
значения словам)".
Теперь мы уточняем этот пункт:
В посткритическом чтении, основанном на корпусной
лингвистике, разрабатываемом в проекте «Reading Lab», вопрос к тексту имеет сугубо
лексическую природу, то есть, это вопрос о словоупотреблении, а не о семантике.
Посткритический читатель может исходить из уже терминологизированной лексики
(например, чтение) и задаваться лексическим вопросом к тексту (есть ли лексема
чтения в этом тексте) посредством компьютерной программы-конкордансера. При
этом значение найденной лексемы будет определяться не значение термина у читателя,
но семантикой коллокаций с искомым словом (то есть, частотно и значимо
рядоположенных слов). Вопрос о лексике открывает возможность для текста
самоопределиться семантически. Такое самоопределение осуществляет читатель на
основе верифицируемых фрагментов корпуса (совокупности текстов), поэтому
подобную теоретическую конструкцию можно перепроверить и откорректировать.
Соответственно, терминологизация новой лексики происходит на основе
теоретических ресурсов самого текста (рядоположенных терминов), а не собственных
теоретических ожиданий. Так можно четко отделить текст и его альтернативные
теоретических возможности от собственных, читательских возможностей и
дальнейшего развития теории.
С этой точки зрения Альтюссер предлагает обратную практику:
определиться с семантикой и подыскивать под нее необходимую лексику в тексте,
похожие в теоретическом смысле фрагменты в работах Маркса и Энгельса. Альтюссер
открывает текст для эмпирических вопрошаний и новых теоретических положений
(для их дальнейшей терминологизации), но при этом его закрывает, потому что
считает, что его вопрошание, имеющее теоретическую, а не лексическую основу, уже
имеет место в тексте. Поэтому его терминологизация не нуждается в теоретических
ресурсах текста, ведь вопрос уже предзадает теоретические рамки ответа.
Соответственно, утверждение об отсутствии тождества между текстом и теории
можно горизонтализировать: новые термины находятся не в новых теориях, а в
читаемом тексте, в его коллокациях. Новая проблематика может только помочь
задать лексический вопрос к тексту, но не ответить на него своими собственными
предположениями; в противном случае, зачем тогда вообще читать не-современные
тексты?
------------------------------------------------------------
Зачем создавать понятия из не-современных текстов?
Вот, что мы писали об этом раньше:
"По нашему мнению, текст не раздвоен, но обладает
лексико-семантическими связями, которые можно терминологизировать исходя из
современных теорий. Таким образом, текст сохраняет свои значения, но позволяет
читателю концептуализировать логическую и историческую дистанцию то ли
посредством создания термина из текущей теории («пространство у Маркса»), то ли
неологизма для показания новых преобразований («бренд-товар»). Мы не говорим,
что «Маркс склонен говорить о пространстве», «потенциально говорит о
пространстве», или же «Маркс недостаточно говорил о пространстве», «не заметил
пространства» и т.д., то есть, мы не доращиваем Маркса до нашего теоретического
горизонта, но не унижаем его для показания нашей развитости и неотложности.
Наше расширение – это внешняя, экзогенная процедура чтения,
а не внутренняя, эндогенная процедура потенциального текста-читателя.
С нашей точки зрения, высказывание о том, что у Маркса «чего-то нет» подразумевает, что в современном научном знании сформирована концептуальная область, которая может быть использована для терминологизации соответствующих слов в тексте Маркса (мы находимся на уровне текста, а не доращиваем-унижаем-конструируем текст), чтобы устроить диалог его позиции с современной".
Комментариев нет:
Отправить комментарий